[maze-runner]

Я надеюсь, что со временем в этом сообществе появятся длинные вкусные фики, ну а пока мы все этого ждем - несколько накопившихся драбблов.

Название: сборник драбблов по «Бегущему в лабиринте»
Автор:  Die Glocke
Категория: джен или преслэш - все в глазах смотрящего
Персонажи: Ньют, Томас
Жанр: броманс
Рейтинг: PG
Размер: драбблы
Саммари: см. название))

1. Написано по этому капсу.

Когда у Томаса проходит первоначальный шок от прибытия в Глэйд, он начинает жадно впитывать информацию о месте, в которое попал, и о людях, которые его населяют. Наблюдает, подмечает, задает вопросы, которые не догадывались или не решались задать другие новички, пробует делать какие-то выводы и пытается понять отношение к нему глэйдеров — симпатию Чака, ненависть Гэлли.

В желании побыстрее освоиться в незнакомой обстановке и новом коллективе нет ничего необычного — судя по всему, ему придется провести бок о бок с этими людьми еще много времени, так что стоит узнать их получше. Но Томаса не отпускает странное ощущение, что наблюдает он не только поэтому. Это похоже на привычку, доведенную практически до автоматизма.

Иногда он замечает за одним из глэйдеров какой-нибудь характерный жест, позу, выражение лица и думает, что это как дежа вю — узнавать то, чего на самом деле никогда не видел, вспоминать то, чего на самом деле никогда не было.

Вот Ньют, например, любит стоять прислонившись к чему-нибудь — стволу дерева, увитой виноградом шпалере, стене Лабиринта. Поза нарочито небрежная (говорят, что стоять прислонившись к чему-нибудь — это один из способов, оставаясь на ногах, чувствовать себя развалившимся в постели), но по серьезному взгляду Ньюта видно, что на самом деле он предельно собран.

Это поза человека, который не желает до поры до времени привлекать к себе лишнего внимания, хочет побыть в стороне, но не быть при этом отстраненным. Ньют стоял так во время Совета, внимательно слушал рассказ Минхо о том, что произошло в Лабиринте, выслушивал мнения и пытался понять, что происходит и как необходимо поступить.

Это поза человека, который уверен в себе, но лишен самоуверенности, и знает, что его слова имеют вес. В уверенности Ньюта нет ни капли зазнайства и чувства собственного превосходства, а вес его словам придает уважение глэйдеров — в этом месте должности и ранги не раздаются «сверху», их надо заслужить. И если Ньют — второй человек в Глейде после Алби, значит, он заслужил это целиком и полностью.

А еще любимая поза Ньюта — это поза человека, у которого чертовски болит нога, и он пытается незаметно снять с нее хотя бы часть нагрузки, хотя бы на пять минут. Вечером можно будет прийти к Джефу и Клинту и попросить их сделать компресс — и они сделают его без лишних вопросов и никому не скажут ни слова.

Но до вечера еще много времени, поэтому сейчас Ньют стоит в нарочито небрежной позе уверенного в себе человека, позволив себе пятиминутную передышку. Он перехватывает обращенный на него взгляд Томаса и едва заметно кивает — ты все правильно понял. Вот только никакой радости от того, что невольно разгадал эту маленькую тайну, Томас не испытывает.

2. Написано под впечатлением от клипа с Томасом Сангстером (да, у автора кинк на сигареты).

— Послушай! — Ньют поднимает палец, наклоняется к Томасу, и тот отчетливо ощущает запах алкоголя и почему-то табака. Томас не знает, курил ли он в прошлой жизни, но запах не кажется ему неприятным. Становится любопытно: откуда у мальчишек, живущих в полудиких условиях, взялись сигареты?

Ответ на свой вопрос он получает пару дней спустя, когда приходит очередь работать на Плантациях. Зарт показывает ему хозяйство глэйдеров, и рядом с грядками, на которых растут тыквы, кабачки, помидоры, Томас с удивлением замечает аккуратные кустики табака.

— Мы попросили у создателей сигареты, — объясняет Зарт. — Ну, смеха ради. А они возьми и пришли нам в Ящике семена табака вместе с новым Салагой. Ну, мы и подумали — чего добру зря пропадать.

Похоже, Создатели руководствуются девизом «Если хочешь чего-то — добейся» и готовы позволить глэйдерам травиться никотином, если те потрудятся ради сигареты. В конце концов, Гэлли же бодяжит свое зелье, так почему Зарт не может выращивать табак и делать самокрутки?

На самом деле, курят в Глэйде немногие (бегуны, например, не хотят рисковать заработать одышку), а те, кто курит, делает это редко. Глэйдеры не могут позволить себе роскошь вредных привычек, но надо же как-то спасаться, когда стресс становится совсем невыносимым.

Ньют всегда уходит покурить в Могильник. У него есть свой укромный уголок, тщательно расчищенный от сухих листьев (только лесного пожара им не хватало), куда никто никогда не суется. Кроме Томаса, который с половиной здешних порядков еще не знаком, а вторую половину избирательно игнорирует.

— Если ты пришел сюда, чтобы стрельнуть у меня сигаретку, Томми, — говорит Ньют, затягиваясь, — то у меня для тебя плохие новости. Свою сигарету ты должен заслужить. Как и все здесь.

— Зачем? — спрашивает Томас вместо ответа.

— Зачем я травлю себя никотином? — уточняет Ньют. — А потому что вряд ли мы отсюда когда-нибудь выберемся. И лучше уж подохнуть тут от рака легких, чем от старости.

Этот Ньют — с сигаретой в руке, горечью в голосе и отрешенным выражением лица — Томасу не знаком. Похоже, второй лидер глэйдеров иногда устает делать вид, что все будет хорошо, но не может позволить себе снять маску при свидетелях — чтобы не расклеились все остальные.

— Есть более быстрые и надежные способы убить себя, — говорит Томас.

Ньют пристально смотрит на него несколько секунд, пытаясь понять — издевается над ним новенький или просто не знает, о чем говорит. Потом его взгляд смягчается.

— Знаю, — отвечает он. — Поверь мне, знаю.

Посмотрев на выкуренную до половины сигарету в своих руках, он отдает ее Томасу.

— Держи, Томми. Я сегодня добрый.

Томас делает робкую затяжку и заходится в кашле. Ньют с беззлобным смешком похлопывает его по спине и снова становится самим собой — до следующей сигареты.

3. Написано по этой картинке.

Все-таки у Создателей хреновое чувство юмора. Или не все в порядке с головой. Или хреновое чувство юмора накладывается на проблемы с головой. Потому что запихнуть в ограниченное пространство полсотни пацанов пубертатного возраста — это очень, очень плохая идея.

Они могут целый день носиться по Лабиринту, или стоять раком над грядками, или сворачивать шеи курам и потрошить кроликов, а вечером свалиться в гамак без задних ног и попытаться заснуть. Но стоит только закрыть глаза — а гормоны тут как тут: «Чува-а-ак! Не спа-а-ать, чува-а-ак!» М-да, теперь уж точно не до сна.

В условиях ограниченного круга общения и неограниченных гормонов уже нет особой разницы между собственной правой рукой и соседом по гамаку, лишние на этом празднике гормонов только гриверы (может быть, именно поэтому они такие недобрые, но подтвердить или опровергнуть эту теорию на практике никто пока не попытался).

И да, глэйдеры уже бросали в готовящийся к подъему Ящик бумажку с надписью СЕЛИТРА*. Три раза. И еще два раза — с надписью НИТРАТ КАЛИЯ, просто на всякий случай. Желаемого не получили и окончательно смирились с ситуацией. В конце концов, жалкое существование в Глэйде при наличии оргазмов кажется не таким уж жалким.

Но все равно каждый глэйдер в глубине души надеется когда-нибудь вырваться из Лабиринта. А за его стенами, в большом мире, наверняка есть самые настоящие девушки, поэтому можно будет найти себе подружку и... и для начала, наверное, все-таки придется за ней поухаживать. Вспомнить бы только, как это делается.

Минхо утверждает, что прекрасно помнит (наверняка до того, как ему стерли память, был тем еще донжуаном), и периодически проводит для остальных глэйдеров импровизированные мастерклассы по пикапу. Вокруг него неизменно собирается кучка сосредоточенно внимающих «учеников», которые жадно ловят каждую его фразу:

«Красивые ноги. Во сколько открываются?»
«Привет, детка. Сегодня в моих штанах вечеринка, и ты приглашена!»
«Твой папа случайно не пекарь? Потому что у тебя такие красивые булки!»

Ньют в этих собраниях участия не принимает, но всегда стоит чуть поодаль, прислонившись к дереву и сложив руки на груди, с выражением лица «вы все идиоты и не лечитесь». Сказать Минхо, что эти фразочки с нормальной девушкой не сработают, — так не поверит же.

Томас на «мастеркласс» попадает случайно, подойдя к Ньюту в свой первый вечер в Глэйде, когда вечеринка уже начинает стихать. С каждой услышанной фразой лицо его все больше вытягивается, он бросает на Ньюта недоуменный взгляд, но тот только криво усмехается уголком рта — идиоты, мол, что с них взять.

Тогда Томас решает внести свою лепту и говорит негромко, но отчетливо, не сводя хитрого взгляда с Ньюта:

— Ты, конечно, не Лабиринт, но я бы в тебя вошел.

Ньют буквально на пару секунд меняется в лице — выражение абсолютно не читаемое — а потом начинает неистово ржать.

— Пойдем, Томми, — всхлипывает он в перерывах между приступами смеха. — Спать пора.

Пожалуй, это можно считать приглашением.

* В то время как в отечественной армии ходят легенды о подавлении либидо бромидом калия или натрия, в американской армии роль главного врага полового влечения досталась калиевой селитре.

4. Написано для  стрела Зенона по заявке: ньюмас, таймлайн второй книги, ночевка в пустыне с канонно улетевшей у Томаса накидкой. Джен или слэш, как захочется.

C наступлением ночи в пустыне резко холодает, и спать приходится, плотно завернувшись в спальный мешок и напоминая какую-то причудливую гусеницу-переростка. Сон короткий и чуткий — надо встать рано, чтобы посмотреть на поднимающееся из-за горизонта рыжее солнце, согреваясь бедуинским варевом, в котором специй больше, чем молотого кофе.

Самое интересное, что это даже не воспоминание, ведь Томас не может помнить, какой была пустыня, прежде чем стать Жаровней. Это информация из учебника географии, но картинка такая яркая, что Томасу кажется, будто он действительно бывал в той пустыне. Возможно, Создатели специально вложили в его мозг эту картинку — очередное извращенное испытание.

Реальность по контрасту с воображаемой пустыней кажется еще более дерьмовой. Жара к ночи спала, но порывы ветра поднимают в воздух вихри пыли и песка — из огня да в полымя. Тонкая накидка — не спальный мешок, а вместо обжигающего кофе — тепловатая вода с прелым запахом, но эту ночь в пустыне надо как-то пережить.

Сон короткий и чуткий, просыпается Томас раньше времени от холода и понимает, что ветром с него сорвало накидку. И не настолько ведь похолодало, чтобы замерзнуть без этой несчастной накидки, но этот тонкий кусок ткани был символической защитой от окружающей реальности, и без него Томас чувствует себя неуютно. Хочется свернуться калачиком и пожалеть себя, потому что утром будет не до жалости.

— Подвинься.

Вместо мерцающих в темном небе звезд над Томасом нависает завернутый в накидку Ньют. Он стоит криво, перенеся вес на одну ногу, и напоминает нахохленную тощую сову: голова чуть наклонена в сторону, и глаза такие же темные-темные. Милая такая совушка, которая может сожрать какого-нибудь несчастного птенчика целиком и не подавиться. Если захочет.

— Пустыня большая, — грубо отвечает Томас и поворачивается на бок. После встречи с Терезой у него все еще нет желания с кем-либо общаться, и почему-то разговаривать с Ньютом хочется меньше всего. Чем ближе подпускаешь к себе человека, тем больнее его потом терять.

— Идиота кусок, — сокрушенно вздыхает Ньют, словно жалуясь на товарища кому-то невидимому, укрывает Томаса половиной своей накидки и ложится рядом, спина к спине. Ньют оставляет между ними расстояние в пару сантиметров, но Томас все равно чувствует чужое присутствие, чужое тепло, и оно успокаивает, как успокаивал голос Терезы в голове.

Томас прикрывает глаза, притворяясь спящим (хотя Ньют все равно его не видит, так что можно было бы обойтись и без этого маленького спектакля), и легонько, но настойчиво тянет на себя накидку. Ньют не пытается отвоевать ее обратно, а просто придвигается ближе, прижимается спиной и что-то бормочет в полусне.

Дыхание у него ровное и размеренное, и незаметно для себя Томас начинает дышать в том же ритме, а потом засыпает во второй раз за эту ночь.

5. Написано по заявке  Gwirithdess: Первая книга. Томми в Кутузке, Ньют приходит к нему поговорить.

Казалось бы, после ночи, проведенной в Лабиринте, Томас должен был заснуть без задних ног, но в Кутузке особо не поспишь — тесно и жестко, яма в земле ожидаемо не рассчитана на комфортный отдых. К тому же, после разговора с Чаком не выходили из головы мысли о родителях — почему-то не собственных, а родителях Чака. Наверное, потому что Чак самый младший из глэйдеров и больше всех похож на ребенка.

А еще не давало спать какое-то нервное перевозбуждение — так бывает, когда наутро предстоит что-нибудь важное и ответственное. Первый школьный день после летних каникул, ранний поезд, собственная свадьба. Или вот первое посещение Лабиринта при свете дня, а не ночью, когда он кишит гриверами. Это как романтическое свидание с девушкой, с которой накануне потрахался в грязном туалете ночного клуба на пятой минуте знакомства.

В общем, сон не шел, хотя выспаться и следовало, в голове роились странные мысли, и приближающееся пятно света от фонаря Томас воспринял как спасение от тяжких дум, одиночества и скуки.

— Чак? — тихо спросил он.

— Ньют, — поправили его.

Прикрывающая яму решетка приподнялась, и Томас было подумал, что его собираются выпустить. Но вместо этого Ньют скользнул к нему в яму. Томас попытался подвинуться, чтобы освободить место, но Кутузка была явно не рассчитана на двоих.

— Я пришел сообщить тебе, — прошипел Ньют, — что ты феерический долбоеб. Я понимаю, какого хера тебя понесло в Лабиринт, но больше никогда так не делай. Ты, конечно, молодец и удачливый засранец, но если бы ты был чуть менее удачливым, мы бы в одну ночь потеряли троих.

— Двоих, троих, какая разница, — таким же эмоциональным шепотом ответил Томас. — Как будто мое отсутствие кто-нибудь заметил бы.

Конечно, Томас немного кривил душой, но вместе с тем был уверен, что Гэлли, к примеру, его смерть в Лабиринте точно бы не расстроила.

— Вот тупоголовый шенк, — покачал головой Ньют, поерзал, пытаясь устроиться поудобнее, и скривился от боли в ноге. — Ты нам нужен.

— Зачем? — Томас осторожно помог Ньюту положить ноги себе на колени, стало немного комфортнее, но все так же тесно.

— Затем, — вздохнул Ньют с облегчением, — что ты хочешь отсюда выбраться.

— А вы разве не хотите?

— Не все. Кое-кто уже привык — на Гэлли посмотри хотя бы. Хоть ты местами идиот и ведешь себя по-идиотски, но поможешь их растормошить. У Минхо на тебя большие надежды.

«А у тебя?» — чуть не спросил Томас. Минхо, конечно, был куратором бегунов, но доверие и одобрение Ньюта казались более весомыми, и не только потому, что в отсутствие Алби Ньют фактически был лидером глэйдеров.

— И у меня тоже, Томми, — тихо ответил Ньют на так и не заданный вслух вопрос.

Когда Минхо рано утром пришел к Кутузке, чтобы разбудить Томаса, он и бровью не повел, увидев их с Ньютом мирно спящими в яме чуть ли не в обнимку.

6.
— А еще у нас тут никогда не бывает дождей, — сообщил Ньют, растянувшись на траве. Они с Томасом, как обычно, решили использовать короткий перерыв в работе, чтобы поболтать; и когда только эти разговоры успели войти в привычку?

— Я знаю, мне Алби еще в первый день рассказал, — ответил Томас, лег рядом и уставился в ясное небо, в котором не было ни облаков, ни солнца. «Как натяжной потолок», — подумал он, в очередной раз удивившись тому, какие странные знания и воспоминания зачем-то оставили в его голове. Натяжной потолок, ну надо же.

— И гроз, — продолжил Ньют, — и снега, и града. У нас тут круглый год омерзительно прекрасная погода, представляешь? Прямо-таки ебаный курорт.

— Ага, курорт строгого режима, — хмыкнул Томас. — Вечное лето без права на помилование.

— Типа того, — согласился Ньют. — Первые месяцы нам это даже нравилось. Ну, то есть как, нравилось... Мы оказались непонятно где и непонятно как, без воспоминаний и напуганные до усрачки. В общем, все хуево — но хоть погода хорошая, дожди бы нас окончательно в депресняк вогнали.

— А потом?

— А потом мы начали по ним скучать.

Воспоминания о дожде им оставили — звук барабанящих по карнизу капель, запах озона в воздухе, ощущение стекающих по лицу и волосам струек воды, когда ливень застает врасплох посреди улицы. И о снеге — снежинки, тающие на теплых ладонях и оседающие на ресницах, пушистый ковер из свежевыпавшего снега, на который можно упасть спиной и сделать «ангела», высоченные сугробы.

Воспоминания оставили, а снег и дождь забрали. И вроде бы правильно сделали, что забрали, — только дождя и снега глэйдерам еще не хватало вдобавок ко всем их заботам. Но от вечного лета в какой-то момент стало тошно.

В день, когда в Глэйде наконец-то пошел дождь (ливень, самый настоящий ливень), Ньют с Томасом вглядывались сквозь стену воды в ворота Лабиринта, ожидая возвращения запаздывающих бегунов. Долгожданная перемена погоды не принесла ни радости, ни облегчения, и некоторые даже увидели в ней дурное предзнаменование.

Томас, повинуясь какому-то непонятному импульсу, вышел из-под навеса, закрыл глаза, запрокинул голову и подставил лицо прохладным струям дождя. В голове мелькнула сентиментальная мысль о том, что дождь смывает все плохое, а в глубине души было ощущение, что смывать есть что.

Ньют, ругаясь, выскочил под ливень и чуть ли не насильно затащил Томаса обратно под навес.

— Ты идиот? Хочешь схватить воспаление легких и помереть? Если заболеешь, Клинт с Джефом могут тебя, придурка, и не вылечить, они все-таки не настоящие врачи.

Томас машинально кивал, вытираясь тряпкой, которую кто-то сунул ему в руки, и едва не пропустил мимо ушей продолжение фразы, сказанное почти шепотом:

— Мы не можем позволить себе потерять еще одного человека.

Капли продолжали барабанить по навесу, а силуэтов Минхо и Алби по-прежнему не было видно за пеленой дождя.